Неточные совпадения
Вам на роду написано
Блюсти крестьянство глупое,
А нам
работать, слушаться,
Молиться за
господ...
Пошли порядки старые!
Последышу-то нашему,
Как на беду, приказаны
Прогулки. Что ни день,
Через деревню катится
Рессорная колясочка:
Вставай! картуз долой!
Бог весть с чего накинется,
Бранит, корит; с угрозою
Подступит — ты молчи!
Увидит в поле пахаря
И за его же полосу
Облает: и лентяи-то,
И лежебоки мы!
А полоса сработана,
Как никогда на
баринаНе
работал мужик,
Да невдомек Последышу,
Что уж давно не барская,
А наша полоса!
Всё это делалось не потому, что кто-нибудь желал зла Левину или его хозяйству; напротив, он знал, что его любили, считали простым
барином (что есть высшая похвала); но делалось это только потому, что хотелось весело и беззаботно
работать, и интересы его были им не только чужды и непонятны, но фатально противоположны их самым справедливым интересам.
Барин ничего не делает, мужик
работает и вытесняет праздного человека.
И вот, давши
барину порядочный оброк, завел ты лавчонку, набрав заказов кучу, и пошел
работать.
Потом сорóка бултыхнула вместе с тележкою в яму, которою начинался узкий переулок, весь стремившийся вниз и запруженный грязью; долго
работала она там всеми силами и месила ногами, подстрекаемая и горбуном, и самим
барином, и наконец втащила их в небольшой дворик, стоявший на косогоре с двумя расцветшими яблонями пред стареньким домиком и садиком позади его, низеньким, маленьким, состоявшим только из рябины, бузины и скрывавшейся во глубине ее деревянной будочки, крытой драньем, с узеньким матовым окошечком.
Когда приходил к нему мужик и, почесавши рукою затылок, говорил: «
Барин, позволь отлучиться на работу, пóдать
заработать», — «Ступай», — говорил он, куря трубку, и ему даже в голову не приходило, что мужик шел пьянствовать.
Когда взглянул он потом на эти листики, на мужиков, которые, точно, были когда-то мужиками,
работали, пахали, пьянствовали, извозничали, обманывали
бар, а может быть, и просто были хорошими мужиками, то какое-то странное, непонятное ему самому чувство овладело им.
— Вот бы вас,
господ, года на три в мужики сдавать, как нашего брата в солдаты сдают. Выучились где вам полагается, и — поди в деревню,
поработай там в батраках у крестьян, испытай ихнюю жизнь до точки.
— Разойдись! Провалитесь. Тут глыбко,
господа, тут машина
работала, али не знаете!
— Долго рассказывать… А отчасти моя идея именно в том, чтоб оставили меня в покое. Пока у меня есть два рубля, я хочу жить один, ни от кого не зависеть (не беспокойтесь, я знаю возражения) и ничего не делать, — даже для того великого будущего человечества,
работать на которого приглашали
господина Крафта. Личная свобода, то есть моя собственная-с, на первом плане, а дальше знать ничего не хочу.
Англичанин —
барин здесь, кто бы он ни был: всегда изысканно одетый, холодно, с пренебрежением отдает он приказания черному. Англичанин сидит в обширной своей конторе, или в магазине, или на бирже, хлопочет на пристани, он строитель, инженер, плантатор, чиновник, он распоряжается, управляет,
работает, он же едет в карете, верхом, наслаждается прохладой на балконе своей виллы, прячась под тень виноградника.
— Что,
барин? Что пьем-то мы? Как
работаем — никто не видит, а вот как пьем — все видят.
Заработал — и пью и супругу потчую. И больше никаких.
— Где нынче нанять? Господишки, какие были, размотали свою. Купцы всю к рукам прибрали. У них не укупишь, — сами
работают. У нас француз владеет, у прежнего
барина купил. Не сдает — да и шабаш.
На другой день мужики не
работали, а обсуждали предложение
барина.
— Нельзя, — сказал Нехлюдов, уже вперед приготовив свое возражение. — Если всем разделить поровну, то все те, кто сами не
работают, не пашут, —
господа, лакеи, повара, чиновники, писцы, все городские люди, — возьмут свои паи да и продадут богатым. И опять у богачей соберется земля. А у тех, которые на своей доле, опять народится народ, а земля уже разобрана. Опять богачи заберут в руки тех, кому земля нужна.
Он вспомнил всё, что он видел нынче: и женщину с детьми без мужа, посаженного в острог за порубку в его, Нехлюдовском, лесу, и ужасную Матрену, считавшую или, по крайней мере, говорившую, что женщины их состояния должны отдаваться в любовницы
господам; вспомнил отношение ее к детям, приемы отвоза их в воспитательный дом, и этот несчастный, старческий, улыбающийся, умирающий от недокорма ребенок в скуфеечке; вспомнил эту беременную, слабую женщину, которую должны были заставить
работать на него за то, что она, измученная трудами, не усмотрела за своей голодной коровой.
— Живу, как
Господь велит, — промолвил он наконец, — а чтобы, то есть, промышлять — нет, ничем не промышляю. Неразумен я больно, с мальства;
работаю пока мочно, работник-то я плохой… где мне! Здоровья нет, и руки глупы. Ну, весной соловьев ловлю.
— Вот и соврал, — перебил его парень, рябой и белобрысый, с красным галстухом и разорванными локтями, — ты и по пашпорту ходил, да от тебя копейки оброку
господа не видали, и себе гроша не
заработал: насилу ноги домой приволок, да с тех пор все в одном кафтанишке живешь.
— Не стану я господскую работу
работать! не поклонюсь
господам! — твердила Мавруша, — я вольная!
Отчасти она уже выполнила эту задачу, отказавшись явиться к
господам добровольно: теперь точно так же предстоит ей поступить, ежели
господа вздумают ее заставлять господскую работу
работать.
— Так ли ты
работаешь на
господина своего?
— Нет,
барин, грешно бы было так же
работать.
Горничная ставила кофе и не уходила сейчас из кабинета, а оставалась некоторое время тут и явно смотрела на
барина. Павел начинал пить кофе и продолжал
работать.
— Ну, нескоро тоже, вон у дедушки вашего, — не то что этакой дурак какой-нибудь, а даже высокоумной этакой старик лакей был с двумя сыновьями и все жаловался на
барина, что он уже стар, а
барин и его, и его сыновей все
работать заставляет, — а работа их была вся в том, что сам он после обеда с тарелок барские кушанья подъедал, а сыновья на передней когда с
господами выедут…
— «Ну, говорит, тебе нельзя, а ему можно!» — «Да, говорю, ваше сиятельство, это один обман, и вы вот что, говорю, один дом отдайте тому подрядчику, а другой мне; ему платите деньги, а я пока стану даром
работать; и пусть через два года, что его работа покажет, и что моя, и тогда мне и заплатите, сколько совесть ваша велит вам!» Понравилось это
барину, подумал он немного…
— Нет, ты погоди, постой! — остановил его снова Макар Григорьев. —
Барин теперь твой придет, дожидаться его у меня некому… У меня народ день-деньской
работает, а не дрыхнет, — ты околевай у меня, тут его дожидаючись; мне за тобой надзирать некогда, и без тебя мне, слава тебе, господи, есть с кем ругаться и лаяться…
Вот Толстопятов
господин или кандауровский
барин — все они меня точно так же спрашивали:"Отчего, мол, Антон, землю нынче
работать — себе в убыток?"
— Всё-с, ваше высокородие! Словом сказать, всё-с. Хоша бы, например, артели, кассы… когда ж это видано? Прежде, всякий, ваше высокородие, при своем деле состоял-с:
господин на службе был, купец торговал, крестьянин, значит, на
господина работал-с… А нынче, можно сказать, с этими кассами да с училищами, да с артелями вся чернядь в гору пошла!
— Шляетесь здесь, лабарданцы! Благодари еще бога, что по шее, старый хрен, не
заработал. А в другой раз придешь, так и знай, стесняться с тобой не стану, намну загривок и стащу к
господину вряднику. Шантрапа!
— Готово? — сказал он. — Ну и отлично. Садись, малый, с нами, — ты
заработал свой обед… Domine preceptor [
Господин наставник! (Ред.)]! — крикнул он затем, обращаясь к «профессору»: — Брось иголку, садись к столу.
Видел он, как бегали слуги с едой и питьем и как повара, прачки, приказчики, садовники, кучера — все
работали только затем, чтобы кормить, поить, веселить
господ.
«Какое право, — думал он, — имеют эти
господа с своей утопической нравственной высоты третировать таким образом людей, которые пробиваются и
работают в жизни?» Он с рождения, я думаю, упал в батист и кружева.
— Всех вас, молодых людей, я очень хорошо знаю, — продолжал директор, — манит Петербург, с его изысканными удовольствиями; но поверьте, что, служа, вам будет некогда и не на что пользоваться этим; и, наконец, если б даже в этом случае требовалось некоторое самоотвержение, то посмотрите вы,
господа, на англичан: они иногда целую жизнь
работают в какой-нибудь отдаленной колонии с таким же удовольствием, как и в Лондоне; а мы не хотим каких-нибудь трех-четырех лет поскучать в провинции для видимой общей пользы!
Еще с 1825 году, когда я
работал по моему малярному мастерству в казармах гвардейского экипажа и донес тогдашнему санкт-петербургскому генерал-губернатору Милорадовичу […граф Милорадович Михаил Андреевич (1771—1825) — с. — петербургский генерал-губернатор, убитый декабристом П.Г.Каховским.] о бунте, замышляемом там между солдатами против ныне благополучно царствующего государя императора Николая Павловича, и когда
господин петербургский генерал-губернатор, не вняв моему доносу, приказал меня наказать при полиции розгами, то злоба сих фармазонов продолжается и до днесь, и сотворили они, аки бы я скопец и распространитель сей веры.
Так как он был ювелир, а ювелира в городе не было, то и
работал беспрерывно по
господам и по начальству города одну ювелирную работу.
Комарь сбросил с себя, за спиной своего
господина, рубашку и, прыгнув с разбегу в воду, шибко
заработал руками.
Всё это обман или забота о том, чтобы раб был не в силах
работать; но раб остается рабом, и
господин, не могущий жить без раба, меньше чем когда-нибудь готов освободить его.
Просить милостыни? Он уже пробовал это средство сегодня два раза. Но в первый раз какой-то
господин в енотовой шубе прочел ему наставление, что надо
работать, а не клянчить, а во второй — его обещали отправить в полицию.
К тому же Юрий отказался от еды, и хотя сначала Алексей уговаривал его покушать и не дотрагивался до молока, но наконец, видя, что его
господин решительно не хочет обедать, вздохнул тяжело, покачал головою и принялся вместе с Киршею так усердно
работать около горшка, что в два мига в нем не осталось ни капли молока.
— Не, из Глинова…Мы глиновские. У
господ Платеров
работаем.
Тут была и оборванная, растрепанная и окровавленная крестьянская женщина, которая с плачем жаловалась на свекора, будто бы хотевшего убить ее; тут были два брата, уж второй год делившие между собой свое крестьянское хозяйство и с отчаянной злобой смотревшие друг на друга; тут был и небритый седой дворовый, с дрожащими от пьянства руками, которого сын его, садовник, привел к
барину, жалуясь на его беспутное поведение; тут был мужик, выгнавший свою бабу из дома за то, что она целую весну не
работала; тут была и эта больная баба, его жена, которая, всхлипывая и ничего не говоря, сидела на траве у крыльца и выказывала свою воспаленную, небрежно-обвязанную каким-то грязным тряпьем, распухшую ногу…
— Мерзавцы! — кричал Саша, ругая начальство. — Им дают миллионы, они бросают нам гроши, а сотни тысяч тратят на бабёнок да разных
бар, которые будто бы
работают в обществе. Революции делает не общество, не барство — это надо знать, идиоты, революция растёт внизу, в земле, в народе. Дайте мне пять миллионов — через один месяц я вам подниму революцию на улицы, я вытащу её из тёмных углов на свет…
— Эх,
барин! Да что подпоручик, капитан, да еще какой,
работал у нас! Годов тому назад пяток, будем говорить, капитан был у нас, командир мой, на Кавказе вместе с ним мы горцев покоряли, с туркой дрались…
— Я согласен,
господа, как бы ни
заработать честным трудом… но как попасть туда?
— Хорошо… вон солнышко светит, привольно… На Волгу бы хотелось,
поработать бы, покрюшничать! Вот через недельку, бог даст, поправлюсь, в Рыбну поеду к моему
барину, вместе
работать будем…
— Вот и он, вот и он! Очень рад видеть вас,
господин маляр! Маша все рассказала, она тут спела вам целый панегирик. Вполне вас понимаю и одобряю! — продолжал он, беря меня под руку. — Быть порядочным рабочим куда умнее и честнее, чем изводить казенную бумагу и носить на лбу кокарду. Я сам
работал в Бельгии, вот этими руками, потом ходил два года машинистом…
Лиза. А когда же нам гулять-то? Днем
работаем да
господам служим, а по ночам гуляем. Вот на вас так я дивлюсь! Неужто вы днем-то не нагуляетесь, что вам еще хочется по ночам бродить да людей пугать, словно как…
По выходе из училища, дочь объявила матери, что она ничем не будет ее стеснять и уйдет в гувернантки, и действительно ушла; но через месяц же возвратилась к ней снова, говоря, что частных мест она больше брать не будет, потому что в этом положении надобно сделаться или рабою, служанкою какой-нибудь госпожи, или предметом страсти какого-нибудь
господина, а что она приищет себе лучше казенное или общественное место и будет на нем
работать.
— Федот
работать не хочет. Я, говорит, сюда
барином жить пришел, а не бревна таскать, пускай тебе медведь потаскает, а не я.